В клинике Кюри. Ребенок и рак

Николя БО
Ребенок и рак. Как представить себе столь невыносимое сочетание? Как в восемь или десять лет противостоять такому недугу? Однако дети отделения педиатрии Института Кюри в Париже, какие бы разные они ни были, по меньшей мере столь же трезво смотрят на вещи, как и взрослые. Острее ощущая переживаемое мгновение, они охотнее, чем взрослые,   готовы   бороться   со   злом.
Тонкая линия нарисована на листке бумаги:   маленький   канатоходец   старается   не потерять   равновесие.   Безуспешно. Знал ли автор рисунка, что его не станет через 15 дней? Ему не было   и   10 лет...   Вот   восьмилетний Эммануэль    из    того    же    отделения рисует вечером — после ухода родителей.   Черное   дерево   и   пустой   дом, а между ними слово «конец».
Больные дети в общих чертах знают характер их недуга, причем начиная с самого раннего возраста. Жоржу три с половиной года, у него опухоль глаза, и вот он рисует два не похожих друг на друга глаза. «Один из них — больной,— объясняет он.— Другой —, нет». Девочка, возраст которой чуть старше, говорит сестре после серьезного рецидива: «Я боюсь черной дыры».
Дети редко обманывают. Утром Леон (9 лет) и Родольф (14 лет), каждый с перевязанной рукой, помешивают ложкой кофе с молоком. Один другому говорит: «Надо хорошо прожить этот день».' Зрелость этих юных больных очевидна всем сотрудникам отделения. Эта трезвость часто принимает в Институте Кюри форму черного юмора. Анекдоты бытуют в изобилии.
В лифте мальчик спрашивает соседку, сидящую на кресле-каталке: «А ты что-то потеряла?» — «Что ты имеешь в виду?» — «Ну, твою ногу»,— шутит мальчик. Санитары молча переглядываются, а дети искренне смеются. Мальчик 13 лет, состояние которого заметно ухудшилось, расставаясь   с   матерью, говорит: «Не принимай свою таблетку (противозачаточное средство.— Прим. ред.) сегодня вечером, тебе надо будет сделать другого, чтобы меня заменить».
Или еще так. Патриция (10 лет), уходя на операцию, говорит в отделении: «Всем привет. Встретимся на кладбище». Юмор и изящество безнадежности. Сотрудники отделения испытывают настоящее восхищение перед таким отношением к недугу. «Мы принимаем их игру, — соглашается сестра,— и говорим такое, что никогда не сказали бы взрослому».
Желание детей знать имеет, однако, определенные границы. «Когда они задают вопросы,— объясняет заведующий отделением доктор Жан-Мишель Цуккер,— это значит, они готовы услышать ответ. В противном случае они промолчали бы. Чаще они могут спросить: из-за этого можно умереть? — нежели: удастся ли мне выкарабкаться? Они никогда не пытаются уточнить причину внезапного ухода из отделения кого-либо из них. Если медсестра сообщает, что больная девочка выписалась потому, что «ничего больше нельзя было сделать», сосед девочки по палате спешит ее оборвать: «Ты можешь нам включить телевизор?» Это не мешает им, впрочем, позднее, как бы между делом, поинтересоваться о судьбе того или иного пациента.
Дети отличаются от взрослых своей способностью жить текущими мгновениями. Два яйца утром на завтрак часто заставляют забыть о ночных страхах. Подступившая тошнота не мешает досматривать с неослабным интересом фильм Луи де Фюнеса. Надежда к ним возвращается быстро. Эммануэль (10 лет) говорит однажды вечером своей матери: «Родольф умер, и я никогда не выйду отсюда. Дайте мне умереть». Он отворачивается и молчит, но когда проходящий мимо врач сообщает ему, что он восемь дней может побыть дома, Эммануэль кричит:     «Нет,    доктор,    15    дней».
У них большая жажда жизни и способность приспосабливаться: в «пещере Али-Бабы» — игровом зале отделения, а следя за живыми рыбками в аквариуме, возбужденные дети вечером быстро успокаиваются. «У детей намного больше запас жизненной энергии, чем у взрослых,— констатирует зав. отделением,— Они переносят большие дозы лекарств, чем взрослые. Возможно, у них по-другому протекает метаболизм, это пока еще не выяснено».
Энергия детей обращена прежде всего на игру. «Ребенок забавен,— говорит старшая сестра Франсуаза Жозенблатт,— тощий, как гвоздь, бледный, он продолжает веселиться». В отделении много мячей и игрушек. Системы для переливания крови в наиболее оптимистических рисунках превращаются в бумажных змеев. Бедные куклы залечиваются до предела: им ампутируют конечности и делают перевязки    с    подкупающей    энергией.
Так, в неагрессивной форме, дети отражают перенесенные ими напряжения, игрушка становится средством психологической компенсации. Дамия, вернувшись с операции на почках, наносит кукле рану на животе. . Она просит, чтобы в нос кукле вставили зонд, и найдет даже шприц, чтобы проверять поступление жидкости из желудка.
В целом дети, по-видимому, легче переносят мысль, что у них рак, чем взрослые. Однако на них влияет поведение их родителей, и слишком явное родительское беспокойство их тревожит. Но иногда они играют комедию, имитируют радость жизни, чтобы успокоить отца и мать. «Не говорите моей маме, что у меня рак,- просил один мальчик врачей.— Она этого не знает и думает, что у меня грипп».
За десятилетие дети и родители заметно изменились. «Они теперь готовы услышать больше, чем раньше,— подчеркивает доктор Цуккер.— Стало больше выздоравливающих: например, две трети больных лейкемией».
Перевод М. РОЩИНА